Короткое глупое заметко. Продолжаем кретинично фанфичить на мафиозные темы. Вы уж меня простите, гости дорогие.
Карло до одури хотелось вымыть руки. Их саднило так, будто он окунул их в щелочь. Господь Бог и Дева Мария, думал Карло, смотря вниз, сквозь мутное бельмастое окно на улицу, туда, где у известных всему городу розоватых скамеек сидел господин в высокой шляпе и швырял воробьям горсти зерна. Господи Боже. Вот он сейчас сидит здесь и играет с птичками, а через час его убьют. Просто убьют, тупо, страшно, в грязной подворотне. Где не будет света, который он так любит, детей, которых он так любит и птиц, которых он любит еще больше. Или, может быть, не в грязной подворотне, а на чистой, парадной и разряженной улице. К его "Кадиллаку" подойдет сверкающий лаком красавчик, белоснежно улыбнется, заглянет в стекло водителя и высадит в заднюю дверь всю обойму. И будет свет, и дети, и птицы разлетятся с граем, испугавшись выстрелов. Или даже я убью. Это, наверное, будет самый безболезненный вариант. Никто почти ничего не заметит, просто изящному джентльмену вдруг станет плохо на улице... Он глянул в угол чердачной каморки, на изящно-смертоносную, как гюрза, винтовку. Потянулся к ней и попытался мягко, ласкающе огладить ее закованные в лакированное дерево формы. Странно, раньше это успокаивало, думал он, а теперь кажется, будто приклад обит наждаком. В руки вновь вернулось мерзкое саднящее ощущение.
И снова пробуем перо. Рассказ, разумеется, без названия.Зуд вдруг перекинулся с рук на все тело. Это от нервов, Господи. Карло вдруг понял, что вся рубашка его давно промокла насквозь. Резкий запах пота смешивался с глухим и терпким чердачным духом, свиваясь в странно знакомый сладковатый аромат. По-моему,примерно так, как пахнет тело человека, тяжело больного уже несколько дней, с тревогой подумал Карло. Дурной знак. Впрочем, кажется, в деревне, где он родился, так пахло и от новорожденных щенят. Уже лучше. Карло отчаянно попытался переключить свои мысли на родные края, на палисадники, на удивительных девушек и волны гордого, как все сицилийцы Тирренского моря, нежно ласкающие скрипящий прогнивший причал. Ему почти удалось, но непокорное сознание вдруг одним огромным скачком, на который неспособно ни одно существо, кроме человеческого разума, швырнуло его через половину Средиземного моря, сквозь Гибралтар, меж древних Геркулесовых столпов... Куда быстрее самого молниеносного Линдберга он пронесся над Атлантикой, скользнул невидимо по побережью и вновь очутился в замкнутом пространстве глухого чердака над Парк-Лейн, Лост Хивен, штат Нью-Джерси...
Он вдруг задрожал крупной дрожью, дробной и отчетливой, такой, какой в ненастную и сырую погоду даже в тепле дрожат зубы. Весь пожавшись внутренне, Карло схватил винтовку с непередаваемой гадливостью, так, будто хватал жирного дождевого червя, дабы наудить его на крючок, вскинул ее к плечу и, набравшись решимости, взглянул в прицел.
Он пытался успокоиться, но все попытки его были тщетны. Это как лихорадка. Дева Мария, больше всего на свете я хочу льда. Прямо с Северного Полюса, или еще откуда-нибудь, где тоже белые медведи, вечная ночь и ангелы Господни греются под семью одеялами....Он прикрыл глаза на секунду, потом открыл, сделав последнее отчаянное усилие и последнюю попытку набраться решимости, тупо посмотрел в прицел. Бездушным перекрестьем линий он поймал все сидящего на скамье и нежащегося в лучах солнца человека. Бешеным движением пальцев он сжимал воздух в считанных сантиметрах от курка...
Шепотом Карло изрыгнул богохульство. Дьявол, это будто убить младенца. Он безжизненно и пусто осел на какую-то антресольную мешанину из бесчисленных сундуков, тюков и ящиков, еще раз взвешивая все внутри себя.
На одной чаше весов было доселе непреложное и почти абсолютное "Не предади". Не предади Дона. Не предади Семью. Не предади товарищей. Буквально до этого мига он делал все, беспощадно к другим и к самому себе исходя из этого принципа. Ему не нужны были доказательства, он просто чувствовал в себе некую высокую власть и высокую миссию - нести в мир волю Дона. Не сказать, что Пеппоне заменил ему бога, нет, он был слишком набожен для этого, был слишком итальянцем. Но дон Пеппоне точно уж был для Карло не просто человеком.
На другой чаше билось, не желая успокоиться и дать весам встать в положение равновесия, могучее, великое и вечное, вдруг выросшее до невероятной величины, прежде, казалось бы, не принимавшееся им в расчет библейское "Не убий". Господи, что же подняло из самых глубин его сознания эту забытую им во имя служения истину? Что вновь воздвигнуло ее на уровень инстинкта? Карло не мог ответить на этот вопрос. Как и на вопрос, какой же из двух постулатов сильнее прижимал свою чашу весов к земле.
Но был еще Голос. Он бубнил где-то на задворках сознания, вывзывая к памяти забытые и похороненные факты и сведения. Голос вдруг чуть изменил тональность и стал походить на торопливую грубоватую скороговорку Уэддела, ирландского начальника боевиков Пеппоне:
"...Чертов немец. Странный, как заводной апельсин. Мы знаем, что он вытащил у нас из-под носа больше пятнадцати приговоренных. И, Карло, не думай, что он работает на Морелло. Он перехватывал кровников и у него. А? Что он с ними делает? Переправляет в Европу, организует подложные паспорта. Ублюдок,а? Что? Мне наплевать, как, главное, чтобы он исчез. Дьявол, говорю же, заводной апельсин..."
Карло вспомнил, как Уэддел любит со вкусом повторять подчерпнутые им из рабочего жаргона Ист-Энда словечки и усмехнулся. Это придало ему мимолетной уверенности, но Голос снова изменился, превратившись на этот раз в скучный дребезжащий голос Дока МакМаона, крупнейшего "торговца сведениями" в Джерси...
"...Реджинальд Уильям Шиндермайер. Тысяча восемьсот семьдесят третий. Соответственно, тридцать шесть лет. Еврей. Гленвуд, Чикаго. Крупнейшая сеть автомеханических мастерских в штате. Ресторанный бизнес. Богат - богаче Креза. Перед законом чист. По слухам... По слухам, активно сотрудничает с полицией и прочими структурами, помогая жертвам крупных мафиозных кланов избежать кровной мести. Малыш Пиппо, а также его (Мак Маон усмехнулся) правая и левая конечности - Морелло и Сальери имеют на Шиндермайера огромный зуб. Только из их лап он спас больше двадцати человек..."
Холод продрал итальянца по позвоночнику. Он оставил попытки заглушить голос, звучавший в голове. Тот вдруг соскакнул с монотонного речитатива на сильный, уверенный баритон, и Карло с ужасом узнал в нем интонации самого Шиндермайера, с которым ему устроили тайную встречу якобы под видом очередного бедняги, нарушившего омерту и справедливо опасающегося стремительной кары.
" Здравствуйте. Я Джерри Шиндермайер. Я спасаю людей..."
Дьявол. Он же святой. Как я могу убить святого? Или младенца? Или врача? Он кинулся к оконцу и отчаянно посмотрел на скамейку, туда, где все сидел элегантный мужчина в фетровой шляпе. Он же врач. Он же лечит наше гнилое общество, нашу гнилую страну. Он же старается оградить всех от огромной нарастающей опухоли, которая все жиреет и жиреет, наливаясь бутлегерством, проституцией, контрабандой оружия, наркотиками, всем, вплоть до подставных прачечных. А я целый месяц готовился убить этого человека. С омерзением Карло вдруг ощутил свою собственную роль в формировании и росте этой злокачественной мерзости. Он чувствовал себя просто зловонной раковой клеткой, которая должна была быть уничтожена, уничтожена также, как и сотни тысяч других.
Карло снял лакированные ботинки, аккуратно и ровно поставил их прямо перед собой, так же педантично скрутил с винтовки прицел и глушитель, равнодушно глянул на улицу и глубоко засунул почему-то соленый ствол себе в рот, прижав спусковой крючок большим пальцем ноги.
И снова пробуем перо. Рассказ, разумеется, без названия.Грохнул выстрел, с крыши испуганно сорвалась стая голубей. На детской площадке какой-то сорванец, услышав хлопок, принял его за звук фейерверка и настороженно застыл, стоя на одной ноге...
Джерри Шиндермайер поднялся наконец со скаейки, отряхнулся и пошел вниз по аллее, по направлению к Оукхиллу. Заходящее летнее солнце светило прямо ему в лицо и потому, глядя со спины, казалось, что весь он обрамлен сиянием, а над головой завис божественный нимб.
